На статью философа Агалара Мамедова «Кончина слова» некоторое время откликнулся «Жизнью слова» Чингиз Султансой. Откликнулся страстно, со свойственным ему темпераментом, будто испугавшись призыва смириться, отказаться от слов протеста, слов борьбы и жизни. Сложился такой вот любопытный диапазон, между «жизнью» и «кончиной» слов в нашей нелёгкой жизни, в которой надежда и отчаяние сменяют друг друга, обесценивая и вновь возрождая роль слова, как и роль самой жизни. Включусь в эту дискуссию и я, отдавая себе отчёт, что в подобных вопросах нет окончательной правды, нет последней инстанции. Тот, кто пишет (наблюдатель, как говорят естественники), не столько соглашается или опровергает другого, сколько создаёт свою версию, свой вариант бесконечной темы «я и окружающий меня мир, выраженный в словах».

Не следует понимать Агалара Мамедова буквально. Дело не только в том, что в начале было Слово. Дело не только в том, что человек и слово неразделимы, что эволюция, создавая человека разумного, прежде всего, создала человека говорящего. Мы живём в цивилизации, если хотите болтливой, в цивилизации, в которой слово - есть диагноз, слово - есть программа действий, слово - есть поступок, хотя много стало слов лживых, фальшивых, имитирующих. Может быть, это проявление западной цивилизации, говорящей, выясняющей, анализирующей, в которой слово становится Логосом, в противовес иной цивилизации (не буду называть её «восточной», что только запутывает, поскольку география здесь не при чём), которая предпочитает молчание, немоту, в которой слово, изречённое, не есть ложь, если оно ненавязчиво, если оно отсылает нас к чему-то другому, внесловесному, если оно способствует высвобождению Дао.

Если не понимать Агалара Мамедова буквально, то мы должны задуматься над его диагнозом, нам должна передаться его озабоченность. Слова никогда не кончаются, слова никогда окончательно не умирают. Но слова могут тускнеть, выхолащиваться, не передавая смысл с одной стороны, не умея высвобождать глубокое значимое, молчание с другой. Пустые, опостылевшие слова, в пустой, опостылевшей жизни, кончина слов в ситуации кончины жизни, это признак надвигающейся катастрофы. Кончина слов как диагноз того, что мы действительно подошли к черте, за которой нет надежд на новое возрождение. Или почти нет. Поскольку за последней чертой, наше знание всегда неполное.

Для наглядности – и чтобы спуститься на грешную землю - приведу пример семьи, супружеских отношений, в которых, как правило, предельных ситуаций избежать не удаётся. Можно представить себе модель семьи (я говорю о модели, а не о реальном многообразии), в которой супруги в состоянии выслушивать друг друга, корректировать своё поведение на основе высказанных слов, и тем самым добиваться гармонизации своих отношений (если хотите, с помощью терапии слов, добиваться уравновешивания двух разрушительных, психологических бездн). Можно представить себе иную модель семьи (вновь только модель), которую можно назвать немой, слова, которые здесь произносятся, не несут непосредственного смысла, их не обсуждают, они только высвобождают ритуальные взаимоотношения, которые, если их в равной степени придерживаются обе стороны, также способствуют гармонизации сложных взаимоотношений. При всей их полярности, обе модели достаточно эффективны. Но только в том случае, если адекватны своему времени, если общество готово их принять.

На мой взгляд, у нас не возникла первая модель, обсуждать у нас не принято, да мы это и не умеем, сразу срываемся на крик и скандал, ведь мы говорим, чтобы нас слушали, а не понимали. И стремительно исчезает «вторая модель», которой, условно говоря, придерживались бабушки и дедушки тех, кому сегодня лет сорок или пятьдесят. Теперь, в мысленной ситуации наших дней, представьте себе, что муж или жена, говорят что-то важное, что-то значимое, но они и не предполагают, что у другого может существовать иное мнение, не для этого они говорят, они апеллируют не к смыслу слов, а к ритуалу, который давно выхолощен и не способен что-либо гармонизировать. Чем это заканчивается, не трудно предположить (здесь реальное многообразие сужается до самых банальных ситуаций и могу предположить, что по количеству разводов, по крайней мере, в Баку, мы вскоре обойдём многие цивилизованные страны).

А теперь попробуем экстраполировать эти взаимоотношения на общество в целом. Представим себе такое общество, в котором сплошные монологи и не получается даже элементарного диалога, где много говорят, а слушают только себя, а не другого, где с упоением вспоминают собственную речь, но не высказывания других, где в художественной литературе начисто отсутствует изящество психологических нюансов словесной «дуэли» влюблённых, где из-за отсутствия настоящих слов господствуют недочувства и недомысли, где самые серьёзные слова от имени самых влиятельных лиц страны, не имеют серьёзного смысла, в них давно, никто не верит, все понимают, что это просто имитация, где выборы без выборов, правила, чтобы их нарушать, где родители учат своих детей прятаться за словами, где следует знать своеобразный азербайджанский сленг, позволяющий ориентироваться в нелегитимной социальной иерархии. Можно продолжать и продолжать. И мы получим ситуацию постоянного отслаивания слов от реальной жизни. С последующей кончиной слов.

Ритуальное слово у нас в подкорке, мы боимся проклятий (гаргыша), в нашем лексиконе «обещать» и означает «дать слово» (сёз вермяк). Но есть и патология. В некоторых наших городских кварталах (мехелле) ещё можно прочесть на стене такое заклинание-проклятие: «кто бросит здесь мусор, того…» - «бурайа зибил атанын…» (в оригинале многоточия нет, там сказано всё своими словами). Возможно, это отголосок древних представлений о слове, способном вызвать порчу. В большом мегаполисе же это не просто атавизм, это диагноз задержки в подростковом возрасте, это вечный инфантилизм, который впору лечить психиатрам. Это паралич мысли и чувства, из которого нет выхода. Попросту говоря, дикость и невежество.
Невольно вспоминаю «Венеру с вставными ящиками» (точно название не помню) язвительного и беспощадного Сальвадора Дали. Может быть, следует изваять наш доморощённый вариант подобной «Венеры», а «вставных ящиков» столько, что не остаётся места живому. Почти не остаётся, пока мы окончательно не превратились в манекены. Пока мы всё-таки живые, раз тяготимся этими вставными деревянными ящиками.

Приходится согласиться с проницательным философом. Что-то происходит с нами и с нашими словами, нанеся урон и самим словам, и нашей жизни. Память переполнена словами, но когда их произносишь, они оказываются «чужими и незнакомыми». Мы уже не в состоянии выразить словами свои мысли и чувства, только и остаётся, что мычать, блеять, жужжать.

Пока снова не научимся, говорить и слушать Слова.

Статья отражает личное мнение автора.